Собственно, служба началась не сразу. Для того чтобы превратиться из домашней собаки в служебно-розыскную, Мухтару пришлось потратить год напряженной жизни.

Ему надо было учиться. Он поступил в школу.

В ленинградском милицейском питомнике уже давно не выводят и не содержат щенков. Оказалось, что первый год щенячьей жизни обходится государству в одиннадцать тысяч рублей. Каким образом невинному щенку удавалось так беспардонно объедать государство, сказать трудно. Сам-то он лакал не так уж много – рублей на пять в день, но, покуда у него прорезались зубки и открывались глаза, в графе накладных расходов угрожающе росли цифры. На каждого еще полуслепого щенка накидывались чьи-то зарплаты, какой-то ремонт, чьи-то дрова и даже стоимость украшений питомника к Первому мая и к Седьмому ноября. Когда все это было подсчитано начфинами хозяйственных управлений и соответственно доложено по инстанциям, инстанции пришли к выводу, что разводить щенков нерентабельно.

Был установлен иной порядок.

Питомник стал закупать взрослых собак, в возрасте от года до двух.

Каждая такая собака закреплялась за одним проводником. Он работал с ней до конца ее служебной жизни, лет восемь-девять. Затем собаку выбраковывали, списывали и проводник получал другого пса. Сук в питомнике не держали, ибо два раза в год они были неработоспособны: им хотелось рожать.

Незадолго до скандального появления Мухтара у проводника Глазычева погибла собака. Он успел поработать с ней недолго – года полтора, – особой привязанности между ними не возникло, и теперь, увидев новую овчарку, Глазычев стал тотчас же присматриваться к ней.

Вскоре после ее покупки последовал приказ Билибина, соединивший их пса и человека – еще в то время, когда Мухтар ненавидел Глазычева всеми силами своей собачьей души.

Проводник не торопил собаку.

На первых порах ему было важно, чтобы Мухтар смирился с тем, что он, Глазычев, имеет право подолгу торчать у Мухтара на глазах.

Возясь подле клетки, Глазычев беседовал с собакой на разные темы, сущности которых она не усваивала, но к тихому и неторопливому голосу его, к запаху чисто мытого банным мылом тела она постепенно привыкала.

Два раза в день он просовывал в клетку кастрюлю с едой. На седьмые сутки, ослабев, Мухтар смирился и с этим. Он только не мог сперва есть при Глазычеве, а делал это тайком, когда никто не видел. Вероятно, ему казалось тогда, что он ворует еду, а это было менее позорно, нежели принимать пищу из враждебных рук.

К концу недели на него напала какая-то апатия: ему было все безразлично. Злобно встречать проводника он уже не мог, а радоваться его приходу было еще рано; пусть вертится сколько хочет поблизости, лишь бы только не прикасался к нему руками.

Через проволочную сетку Мухтар видел, как выводили собак, живущих по соседству, на тренировочную площадку.

Рядом с ним, за деревянной стеной, жил кобель Дон. Рослый матерый пожилой пес весил пятьдесят шесть кило; когда он чесал бок о стенку, она подрагивала. Характер у Дона был суровый, шуток он не любил, на жизнь смотрел мрачно. Проводник его, старший лейтенант Дуговец, воспитывал Дона исключительно на научной основе, и поэтому взаимоотношения у них были суховато-деловые. Дуговец строго спрашивал с Дона все, что требовалось по службе, Дон неукоснительно выполнял его распоряжения; на ежегодных осенних состязаниях они занимали первые места. Что же касается практической работы в угрозыске, то никаких особых талантов у Дона не было, и Глазычев даже считал, что Дон – старый халтурщик.

Вот с этим-то своим соседом на третий день жизни в питомнике и сцепился Мухтар.

Произошло это таким образом. Собак выгуливали поодиночке два раза в день, выпуская их для этого в маленький огороженный дворик, густо поросший лебедой. Минут двадцать собака бегала там, справляя все свои неотложные дела, затем ее уводили обратно в клетку и на смену выпускали другого пса.

Не заглянув предварительно в этот дворик, пуст ли он, Дуговец выпустил туда своего Дона. А там в это время, печально свесив голову, стоял Мухтар, безучастный к окружающему, – его грызла тоска.

Дон с ходу, не издав ни звука, как это умеют делать только очень злые и опытные собаки, налетел на него сбоку, свалил с ног и впился в загривок.

 

В первое мгновение Мухтар растерялся. Но, подмятый тяжелой собакой, полузадушенный, он вдруг ощутил такую ярость на все то, что проделывают с ним последние дни, такая ненависть пронзила каждый его мускул, что все тело его напряглось до последней возможности, он извернулся под врагом, перекатившись через спину, и вскочил на ноги.

Рыча – Мухтар еще не умел драться молча, – он кинулся на Дона, сшибить его не смог, но рванул всей пастью за ухо, пригнул его голову к земле и только потом опрокинул. Он был легче своего противника килограммов на пятнадцать, однако движения Мухтара были неуловимо быстрыми, клыки вонзались, как гвозди, рвали и снова вонзались.

Первым вбежал во двор Глазычев.

– Дуговец! – позвал он тотчас же.

– Дон, ко мне! Дон, рядом! – заорал Дуговец, влетая во двор.

Дон, может, был бы и счастлив оказаться сейчас рядом со своим проводником, но старый Дон в данный момент извивался под Мухтаром, раздираемый в клочья.

– Будешь отвечать! – крикнул Дуговец Глазычеву. – Убери своего стервеца!

Глазычев сунулся было к клубящимся собакам, протянул руку, чтобы схватить Мухтара за ошейник, но, увидев бешеную окровавленную морду, отступил и быстро выбежал со двора.

Он мигом вернулся, волоча пожарный шланг. Тугая струя воды, как палкой, стукнула Мухтара сперва в бок, а затем начала стегать по всему телу.

Яростно обернувшись, он выпустил Дона и ударил струю лапой. Он хотел схватить эту палку зубами, но она забивалась в рот, слепила глаза, глушила его.

Ругаясь, Дуговец повел ковыляющего Дона к ветеринару. Мокрый, ошалевший Мухтар легко дал увести себя в клетку.

– Намаешься с этим псом, – сказал Дуговец Глазычеву. – Злобу у него надо снимать. Слушаться тебя не будет...

– Полюбит, так послушается, – беззаботно ответил Глазычев.

– Любви у собак не бывает. Есть рефлексы. Их и надо отрабатывать.

– Да ну тебя, – сказал Глазычев. – Скучно.

– Современному человеку наука не может быть скучна.

– По науке, Дуговец, мы с тобой состоим на семьдесят процентов из воды. Интересно это тебе?

– Разумеется.

– А мне нет.

Дуговец пожал плечами.

– Ну а собака тут при чем?

– При том, – сказал Глазычев. – Пока. Через год повстречаемся.

И проводник повез Мухтара в школу.

На первых порах учение давалось ему с трудом.

Он был упрям, горяч и любил делать только то, что ему нравилось.

Бывало так, что Глазычев часами мучился с ним, добиваясь безотказного выполнения какого-нибудь самого простого приема общего послушания, а Мухтар, словно издеваясь над ним, валял дурака.

И тут же с легкостью он проделывал то, чего не могли выполнить хорошо дисциплинированные собаки.

Хуже всего обстояло дело, когда за его работой наблюдало начальство. Он этого не выносил. Какой-то собачий бес вселялся тогда в Мухтара, превращая его в тупого, капризного и злобного пса. Школьные инструктора совсем было махнули на него рукой, Глазычев выслушал от начальства немало горьких слов, – но на выпускных испытаниях Мухтар внезапно получил высший балл за работу по следу.

След был проложен пять часов назад, по трудной местности, он шел и по булыжной дороге, и вдоль нее, через кустарники и овраги, выходил на асфальт, пересекался широкими тропками – и под тупыми, и под острыми углами; прокладчик зарыл на следу в землю одну свою рукавицу, вторую подвесил на дерево, а в конце своего пути, протяженностью в три километра, он спрятался между высокими поленницами дров.

– Пустой номер, – сказал начальник учебной части, когда дошла очередь до Мухтара. – Проскочит первый же угол...

Глазычев подвел собаку к дверям сарая, откуда начинался путь прокладчика, тихо сказал ей: «Нюхай, Мухтар!», затем, вложив в голос все свое беспокойство за судьбу испытаний, тревожно прошептал:

– След, Мухтар! След!..

И спустил его с поводка.

Собака сперва пошла медленно, принюхиваясь и чихая от пыли, которая набивалась в ноздри; погода стояла сухая, запах прокладчика быстро выгорал на солнце.

– Пустой номер, – повторил начальник учебной части. Он придвинул к себе оценочный лист собаки и горестно почмокал: четверки и тройки обильно усеяли страницу. Этот проклятый пес может крепко занизить общую картину выпускной группы.

Нервно зевнув, начальник учебной части прикрыл рот ладонью. Он всегда нервно зевал, когда ему хотелось опохмелиться, «поправиться», а для этого не представлялось ближайшей возможности. Нащупав в кармане кителя обгрызенный мускатный орешек, который он всегда носил с собой в качестве закуски, для отбития аромата алкоголя, начальник с тоской двинулся за удаляющейся собакой.

Мухтар шел все быстрее. Он держал нос у самой земли. Глазычев едва поспевал за ним.

Дойдя до первого тупого угла, Мухтар покрутился на развилке, все более и более распаляясь против того человека, что оставил свой еле слышный след в пыли, свернул было с дороги на тропку, однако здесь запах совсем пропал, и Мухтар снова вернулся на булыжное шоссе.

От булыжника било в нос лошадьми, железом, резиной, кошкой, коровами, бензином, бензином, бензином, но сквозь всю эту вонь пробивался и раздражал Мухтара и гнал его вперед запах врага, которого ему велел найти Глазычев.

На шоссе попалась вторая развилка, третья, – Мухтар миновал их, не задерживаясь. Он

уже бежал рысью, по-прежнему ведя нос над самой землей. Булыжник кончился, запах ушел в кусты, спустился в овраг, здесь он уже гремел вовсю. Он внезапно так усилился, этот запах, что Мухтару показалось, будто враг зарылся под палые листья в землю. Быстро покосившись на проводника – здесь ли он, Мухтар стал яростно разбрасывать передними лапами кучу мусора.

Дорывшись до закопанной рукавицы, он рванул ее зубами, но подоспевший Глазычев тотчас же отнял ее, велел сидеть и, ткнув рукавицу ему в нос, приказал: «Нюхай!»

Бока пса дрожали от возбуждения.

Подошли члены комиссии, один из них сказал:

– Собака работает заинтересованно.

 

Понюхав рукавицу, Мухтар ходко пошел дальше. Теперь уже он ни в чем не сомневался. Ему только хотелось поскорее выполнить приказ проводника и дождаться от него одобрения. Проводник все время бежал сзади; еще поотстав, за ним двигались какие-то люди, и от одного из них пахло тем же, что и от ларьков, стоящих на углу.

На бегу Мухтару нанесло ветром в нос вони, которой он сейчас нанюхался из рукавицы. Только теперь вонь шла не от земли, а откуда-то поверху.

Замедлив шаг, он почуял, что потоки ее низвергались справа, с дерева.

Он остановился под березой и, ничего не видя в ее листве, залаял на запах.

Глазычев снял с ветки вторую рукавицу.

– Молодец, – сказал он Мухтару. – Умница!

– Поощрять собаку надо уставными словами, – поправил проводника начальник учебной части. – Если каждый курсант начнет заниматься самодеятельностью...

Дальше Глазычев не расслышал: Мухтар понесся вперед и он побежал за ним.

Прокладчик в ватном тренировочном костюме сидел в дровах и докуривал папиросу, пуская дым себе за пазуху. Он задумался, высчитывая, сколько дней осталось до получки, когда прямо с поленницы Мухтар прыгнул на него, повалил на дрова и стал рвать на нем толстый комбинезон.

Подоспел Глазычев и за ошейник отодрал пса от прокладчика. Мухтар не совсем понимал, почему у него отнимают добычу, которую сперва так настойчиво приказывали выследить. Задыхаясь в крепких руках проводника, он хрипел, лаял и рвался к врагу.

 

Приблизились и члены комиссии. Начальник учебной части недовольным голосом произнес:

– Собака еще сырая. Она способна причинить покусы.

После долгих споров Мухтару выставили за следовую работу пятерку.

К вечеру испытания закончились. В оценочном листе был выведен средний балл – 4,6.

Мухтар вернулся из школы в питомник оформленным для милицейской службы. В чистенькой новой папке на него завели «личное дело». Оно было тоненькое, как у всякого начинающего работника.